Сидел в таверне "Кедр" и Шлезингер. Именно здесь мы и познакомились.
Пол собирал материал для романа о художниках, одного из многих, которые он так и не написал.
Помню, в конце вечера он сказал мне:
- До меня не доходит, как при вашей неистовой увлеченности вы такие несерьезные.
- А в жизни все только шутка, разве не знаете? - сказал я.
- Нет, - ответил он.---------------------------------------
Он спросил Китчена, не служил ли тот случайно в армии во время войны.
Китчен ответил, что служил. Но не стал распространяться.
- Это повлияло как-то на ваше решение стать художником? - спросил незнакомец.
- Нет, - ответил Китчен.
Шлезингер потом мне рассказывал - тут у него мелькнула мысль: а может быть, Китчену на войне неловко стало оттого, что ему все легко дается из-за
его привилегированного положения - легко стал пианистом, без хлопот кончил лучшую высшую школу, в два счета побеждал соперников практически в любой игре, быстро получил погоны подполковника и так далее.
- Чтобы утвердиться в реальной жизни. - сказал Шлезингер, - он выбрал одну из немногих областей, где был полным профаном.
И тут Китчен, будто отвечая на незаданный вопрос Шлезингера, сказал:
- Живопись - мой Эверест.
Эверест не был тогда еще покорен. Его покорили в 1953 году, в тот самый год, когда умер Финкельштейн и состоялась его персональная выставка.
Пожилой джентльмен откинулся назад, явно довольный этим ответом.--------------------------------------
читать дальше - В фильмах все, вернувшиеся с войны, примерно наших лет и старше, - сказал Терри. Это правда. В фильмах редко показывали мальчишек, которые в
основном и вынесли на себе тяжелые наземные бои.
- Верно, - сказал я, - а киноактеры чаще всего войны и не видели. После изнурительного дня перед камерами, стрельбы холостыми патронами, когда
ассистенты разбрызгивают вокруг кетчуп, актеры возвращаются домой к женам, детям и своему бассейну.
- Потому-то молодым и будет казаться, что наша с тобой война кончилась лет пятьдесят назад, - сказал Китчен, - из-за немолодых актеров, холостых
патронов и кетчупа.
Им и казалось. Им и кажется.
- Вот увидишь, из-за этих фильмов, - предсказал он, - никто и не поверит, что на войне дети сражались.
---------------------------------------
- Ничего не могу с этим поделать, - сказал я. - Душой понимаю, что плоть мерзости делает, и сокрушаюсь. А плоть все выкидывает да выкидывает
мерзкие, поганые штучки.
- Какие еще душа и плоть? - переспросил Терри.
- Моя плоть и моя душа.
- Они что, у тебя по отдельности?
- Да уж надеюсь, - рассмеялся я. - Жутко подумать, что придется отвечать за то, что плоть выкидывает.
Я рассказал ему, но уже почти не шутя, как вижу душу людей, и свою тоже, в виде светящейся внутри тела неоновой трубочки. Трубочка только
получает информацию о том, что происходит с плотью, над которой у нее нет власти.
- И когда люди, которых я люблю, совершают ужасные поступки, я их просто свежую, а потом прощаю, - сказал я.
- Свежуешь? Это что такое?
- То, что делают китоловы, вытащив тушу кита на борт. Сдирают шкуру, отделяя мясо и ворвань, так, что остается один скелет. И я мысленно делаю то же самое с людьми - отделяю плоть, чтобы видеть только душу. Тогда я им прощаю.
- Где ты выкопал это слово - свежевать?
- В "Моби Дике"* с иллюстрациями Дэна Грегори.
-------------------------------------------
Шлезингер тоже никогда не видел, как я рисую. Уже несколько лет я жил здесь, и вот он пришел в амбар посмотреть, как я пишу. Я приготовил
натянутый и загрунтованный холст размерами восемь на восемь и собирался роликом нанести на него Сатин-Дура-Люкс. Выбрал жжено-оранжевый с зеленоватым оттенком цвет под названием "Венгерская рапсодия". Откуда же мне было знать, что Дороти как раз в это самое время покрывает жирным слоем "Венгерской рапсодии" нашу спальню. Но это отдельная история.
- Рабо, скажи, - спросил Шлезингер, - а если тем же роликом ту же краску нанесу я, это тоже будет картина Карабекяна?
- Конечно, - сказал я, - при условии, если ты умеешь все, что умеет Карабекян.
- А что именно?
- Вот что. - Я подхватил немножко пыли, скопившейся в выбоине на полу, и двумя руками одновременно, секунд за тридцать нарисовал на него шарж.
- Господи! - сказал он. - Понятия не имел, что ты так рисуешь!
- Перед тобой человек, который может выбирать, - сказала я.
И он ответил:
- Да, это так. Это так.
-----------------------------------------
Как и всем пострадавшим, я предложил ей в точности переписать для музея картину более прочными красками, использовав материалы, которые наверняка переживут улыбку Моны Лизы.
Но музей Гугенгейма, как и все остальные, отверг это предложение. Никому не хотелось испортить курьезную сноску, которой я стал в истории
живописи. Еще чуть-чуть повезет и попаду в словари, где обо мне напишут:
кар-а-бек-ян, (муж. род, по имени Рабо Карабекян, США, XX в., художник) - фиаско, которое терпит человек, когда по причине собственной глупости или легкомыслия, или того и другого, полностью гибнут плоды его труда и репутация.
Курт Воннегут "Синяя борода"